Исход Как тогда говорилось, навстречу невзгодам, Где цикадам до наших запойных трескот Мы всерьез это все называли исходом, Нам и вправду казалось, что это исход... Пусть, конечно, не лучший исход из возможных, Но и он, безусловно, еще прогремит Мы видали, как он начинался в таможнях С пирамид багажа, вроде тех пирамид. Но такие слова много весят и значат И исходом для нас восемнадцати лет Был наш пройденный путь, что единожды начат, Будет длиться всегда, и конца ему нет. Ибо сколько бы наша дорога не длилась Потеряв километрам и времени счет С этой самой землей даже очень приблизясь, Утверждаем, что можно быть ближе еще. И когда накренились проходы и кресла Море вдруг обмелело, и гомон умолк, Эта близость рождалась, и зрела, и крепла, И росла, собираясь у горла в комок. И к земле и на землю спускаясь по сходням Ты как будто ослаб, и ослеп, и оглох - Это было исходом, великим исходом, Это было исходом, не быть не могло. И тогда, на захлебе их первой атаки, На исходе кромешного Судного дня Ты лежал и смотрел на горящие танки, На горячее небо, на реки огня. Мы порой доверялись простому везенью, Этот шанс напоследок, что вдруг повезет Ты лежал и вдыхал раскаленную землю, Эту горькую землю Голанских высот. Эту горькую землю в прогалинах сирых В кучах стреляных гильз и в обломках камней - Эту землю, что раньше представить не в силах, Ты не знал, что теперь ты становишься ей. Вот на этом холме, под разорванной елью На скрещенье дорог, в этот час, в этот бой Ты едва понимал, что становишься ею И она в этот час становилась тобой. Это было бесхитростным, было исконным, И до мозга костей, и до корня волос, Это было исходом, великим исходом, Так бывало всегда, так навек повелось. И не быть по-другому: ни ада, ни рая Мы не ждем и на грани отпущенных лет Мы становимся этой землей, умирая, - Это длится исход, и конца ему нет.
* * * В некотором царстве, вроде государства, Возле страшной горы, по прозванью - Сион, Жили-были разбойники невиданного коварства, На злодее - злодей, на шпионе - шпион. Раздували они мировое пожарище, Но это только присказка, дорогие товарищи, А вот и сказка о том, что навеки сплотив, Всколыхнуло весь наш передовой коллектив. Посреди раздолья нашего несметного, Посреди богатства нашего несчетного, В трудовом колхозе имени Бессмертного Заслужили мы два вымпела почетного. Экономить зерновые все до зернышка И на лучшее, без устали, надеяться, Завещали нам Владимир Красно Солнышко И жена его - Надежда Красна Девица. Как учили нас Надюша и Володя-свет, Травка полита у нас да грядка полота, Золотых тельцов буржуйских и в помине нет, - Все тельцы у нас равны - все на вес золота. Только вышло, что с утра по воле бегая, Ради лучшего питанья и ращения, Наше золото - двурогое и пегое, Стало вовсе исчезать из обращения. Ох, ругали мы любимое правительство, - Мяса, мол, давно во сне уже не видели, Но раскрыто было подлое вредительство, Зря мы только нашу партию обидели! Как-то мчится наш пастух, что было силушки, - Я, - кричит, - гадюку видел трехголовую, У нее на пузе лапы, сбоку крылышки, И гоняется, гляжу я, за коровою! Я кричу змее, с обидою и горечью, Мол, не тронь, и что же было мне отвечено? На три голоса: "Шалом, Кузьме Егорычу!" Вот такая прямо сплошь антисоветчина! Зарыдал Кузьма и бабы, наши женщины, - "Вот откуда гость неведомый, непрошенный! Он тройной агент израильской военщины, Тель-авивскими пиратами заброшенный! Это вот кто, значит, в нашем поле рыская, Мясо жрет, не допуская до забития, Это низкая попытка сионистская На Руси затеять польские события!" Как же змею перейти границу дадено? Где же наши недремучие Дзержинские? Гримирована была, наверно, гадина, Как обычно самолеты пассажирские. Осознали мы и, сразу же, в милицию, Кто заступится за нас и кто поручится? А начальство нам с ухмылкой криволицею: "Мол, ищите дурака - авось получится!" Тут ужо смекнули мы: "А как же иначе? Ведь кому же нас спасать от злого ворога, Ведь кого еще боятся Змей-Горынычи, Ведь кому еще житье-бытье не дорого?" Мы тогда, не лишь бы ради позабавиться, Налепили по деревне объявления: "Срочно нужен, мол, дурак, - пущай объявится И заявится в колхозное правление". Только слух пошел, - чего толчемся всуе мы, - Секретарь у нас на всю округу славится, Он, Иван, у нас дурак неописуемый, Он один у нас со змеем может справиться. Ты не трусь, Иван, иди, сочтемся славою, Ты живее собирайся, горе луково, Одолеешь коли гадину трехглавую, - Будешь ты не хуже Вани Долгорукого! Вот уж начало светать, а небо хмурится. Покричали петухи, а, может, горлицы. Поклонился Ваня лику Карла Муромца И шагнул из председателевой горницы. Сивка-Бурка заиграл боками драными, Машет ухом в бранной юности проколотым. Ободрил его Иван речами бранными, Опоясался Иван серпом и молотом. Заскучали наши витязи-опричники, Удалые наши латники да ратники. Горько плакали жар-птичницы, жар-птичники, Грустно квакали царевны в лягушатнике. Скоро сказка сказывается, И это знали враги, оказывается, Но забыли иуды, продавшиеся навек, Что не скоро сказывается наш советский человек! Едет Ваня, только серп ужасно колется. Что поделать - так уж Родиною задано! Вот уже вблизи родимая околица, Да споткнулся конь нечаянно-негаданно. Оступился верный конь, с его-то опытом! Стонет Ваня на сырой земле, до смеха ли! - Ах, ты, Сивка, волчья сыть! А Сивка шепотом: "Вроде, Ваня, на дракона мы наехали!.." Дух живой воды по чисту полю стелется, По науке - перегаром именуемый. Спит Горыныч мертвым сном и не шевелится, Спьяну гибели не чуя неминуемой. Перекрыл, подлец, движение дорожное. Вот идет к нему Иван, шаги печатая. Стеклотара всюду кучами, порожняя, - Лишь одна прижата лапой - непочатая. Призадумался Иван, врага завидевши: "Чтой-то Русью пахнет гидра беззаботная, Может, это змий зеленый, безобиднейший, - Наше верное домашнее животное? Это русский змий зеленый, коль еще не сдох, Причащаясь этак вот живой водицею! Трехголовый - это значит, разливал на трех, Соблюдая нашу древнюю традицию!" Ну, тогда дракона Ваня попинал с боков: "Ты вставай, держи ответ, змея негодная! Признавайся, отщепенец, кто ты есть таков, И почто крадешь имущество народное?" Прикрываясь, позевал дракон воспитанный, Продрала свои глаза змея нетрезвая: "А, Ванюша, как дела, красавец писаный? Вот такой тебе шалом, прими не брезгуя!" Молвит Ваня: "От ответу уходить не смей, Сионистской пропаганде не поверю я! Признавайся, враг народа, оголтелый змей, Что первичнее - душа или материя?" Отвечает змей любезно: "Все в России есть, Душно, маятно, но крепкое правительство, Только вот, живую воду нечем мне заесть, Поневоле опускаюсь до грабительства". Вынул Ваня острый серп и шашки толовы, Налетел он бурей на злодея пьяного. Он ему, конечно, с ходу, рубит головы, А они, конечно, вырастают заново. Настроенье у дракона очень свойское, - По плечу Ивана хлопает и щерится: "Ой, ты, гой еси, твое ли дело гойское, С трехголовыми жидами силой меряться?!" Растерялся наш Иван и, даже, сбился с ног, Но бросает он такую фразу смелую: "Если я тебя, дракона, погубить не смог, Человеком я тебя советским сделаю!" Не узнать, однако, хищника отпетого! Как забьется он в истерике да взмолится: "Пожалей меня, Иван, не делай этого! Век тебя я не забуду, добра молодца!" Начал Ваня, как обычно, с процветания, С поступательного нашего движения, Про великие поведал испытания И невиданные наши достижения. Стал воздушному пирату белый свет не мил, Зашипел агрессор, как вода болотная И, забыв свои пол-литра, прямо в небо взмыл, Хоть погода на дворе была нелетная. Ох, как охала деревня вся без малого, Ах, как ахали колхозники заранее, Ожидаючи героя разудалого С очень важного, партийного задания. Затянули мы напевы наши бранные, Помянули мы дела былые оные, Постелили мы скатерки самобранные, Запустили аппараты самогонные. И я там был, что было - пил. Видел, как Ивана встретили тепло, Слушал эту сказку с самого начала. По ушам, как полагается, текло, Но, в мозги, зато ни сколько не попало. Правда, было, что попить-пожевать, Вот и стали люди жить-поживать И, как водится, - добра наживать. Остается только всем пожелать, Получается, - счастливый конец. А кто не верит, - тот, у нас, - молодец.